Рыжий Твердята принёс на корабль мой щит и копьё, тёплоеодеяло, кошель с кольчугой и шлемом. Я знала заранее, что в кошеле припрятангостинчик: медовые пряники, горсть калёных орехов. Я выговаривала Твердяте, ноотрок только моргал. Он был выше меня на полголовы. Он очень ревниво взялсяслужить мне с того дня, после которого мы долго ходили хромыми. Будет мнебеспокойство весной, когда Соколиное Знамя вновь начнёт осенять молодых.

– Удачи тебе, – сказал он и покраснел, и мне сталотоскливо. Нас провожало много народу, все воины, только вчера втащившие наберег корабль, и отроки, которых вождь в боевые походы не брал никогда. Стоялмеж ними Некрас. Я видела, он подходил к воеводе и без устали повторял: возьми,пригожусь.

Он, наверное, в самом деле пригодился бы. Но варяг так и некивнул головой.

Мы поставили мачту и приготовили парус, и воевода вышел изворот городка и стал спускаться к воде, натягивая на уши шапку, – морскойветер выжимал слёзы из глаз. Перебитые ноги вождя наверняка ныли в такуюпогоду, хоть он ни за что, понятно, не скажет…

И едва только я об этом подумала, как он поскользнулся наобледенелой тропе и с размаху сел наземь, подвернув левую ногу.

Плотица, уже державший правило рукой в меховой рукавице, таки застонал: нет хуже приметы!.. Никто вспомнить не мог, чтобы вождь спотыкался,да ещё перед походом. Хорошие вожди не спотыкаются. И в особенности на левуюногу. Грендель вскочил со скамьи, как вепрь с лёжки, Некрас и Твердята кинулисьразом, но варяг поднялся сам. Не спеша отряхнулся и обвёл нас глазами, и мнепомстилась усмешка в светлых глазах.

– Смотри под ноги, пока совсем задницу не отшиб,болячка тебе! Не на травке небось! – окликнул Плотица, а Грендель вновьсел и уставился на свой щит так, как будто хотел его укусить. Губы егошевелились безмолвно, я почти увидела тень подле него на скамье… Воины соблегчением засмеялись.

– Не на травке, – согласился варяг.

Мой наставник, к которому я подошла попрощаться, безошибочнопоймал его за руку и тихо сказал:

– Вернись прежде Самхейна, Бренн.

– Вернусь, – пообещал воевода.

Скоро стало похоже, что широкое Нево впрямь обезлюдело доновой весны. Оно сумрачно колыхалось под низкими кромешными тучами, деньугасал, едва успев разгореться. Скоро на чёрных волнах закачаются белые льдины,и море замёрзнет. Бухточки и небольшие протоки уже схватывало ледком. Скоросделаем у крепости прорубь, и отроки будут выпрыгивать из неё и с задорнымивоплями бегать по кругу, суша порты на себе…

Я сидела под мачтой и думала: уйду из дружины. Здесь нет ине будет Того, кого я всегда жду. Вот примет Соколиное Знамя мой Твердята,тогда и уйду. Я смотрела за борт сквозь прозрачные стылые гребни, и было жалкосебя. Мне ведь понадобилось всего одно лето, чтобы Морской Хозяин совсем принялменя, перестал казнить дурнотой. Я возмогла даже есть на зыблемой палубе ибольше не отворачивалась, когда доставали из трюма копчёную рыбу и хлеб. Ябросала за борт ведёрко, добывая воду запить, делая вид, что хочу окатитьсидевших вблизи, парни с хохотом закрывались руками. Жирная рыба была вкусна ипомогала не мёрзнуть. Уйду из дружины.

Первым увидел корабль, конечно же, Блуд. Я совсем забыласказать, после гибели Славомира моего побратима ни разу не требовалось до срокасменять на весле, он радовался о вернувшейся мочи, трудил себя, как все, ибольше не тянулся с беспокойством рукой к животу, как раньше бывало, и вождь неприказывал поберечься. С мачты свешивался надёжный канат с крепкой дощечкой,ввязанной в петлю на конце, нарочно для Блуда, и часто новогородца поднималинаверх – оглядывать море. И вот однажды он закричал, указывая на север:

– Парус! Полосатый парус!

А дело было утром того дня, когда мы собирались вернутьсядомой.

– Опять свеи, наверное, – буркнул Плотица. Вождьответил спокойно:

– Или датчане.

Плотица внимательно взглянул на него, потом поскрёб вбороде:

– Хотел бы я знать, что они тут делают в такое-товремя.

Торговые гости из Северных Стран в самом деле обычнопроходили южнее, направляясь либо в реку Сувяр, либо в Мутную. А викинги,грабившие по берегам, об эту пору уже убирались домой.

Воевода поплотнее запахнул плащ:

– Поглядим…

Неизвестный корабль оказался на диво проворен. Целый день мышли за ним по ветру, но не догнали, хотя и приблизились. К вечеру Блуд ещё разподнялся на мачту и углядел, что те помогали парусу вёслами. Блуд ясно виделбурунчики, вскипавшие и гаснувшие у бортов.

– Похоже, они славно нагружены и не хотят броситьдобро, – сказал вождь Плотице и улыбнулся: – Я уж думал, ты разучилсядержать правило в руках, и оттого мы еле ползём.

Кормщик огрызнулся:

– А я думал, всё потому, что иные на двух ногах хужедержатся, чем я на одной.

Слышавшие засмеялись, кто-то предложил отвязать вёсла.

– Ни к чему, – сказал вождь. – Всё равно неугоним до темноты. Пускай притомятся, завтра так борзо не побегут.

Кормщик стал считать что-то на пальцах, сбился, сосчиталснова и тихо спросил, чтобы слышал лишь воевода:

– А может, домой?

К ночи, когда небо померкло и чужой корабль больше нельзябыло различить, мы повернули к берегу. Вождь полагал, что преследуемые,уморившись на вёслах, наверняка сделают то же.

– Если на рассвете их не увидим, пойдём домой, –сказал Плотица решительно. Было заметно, как не хотелось ему длить погоню.Воевода ничего не ответил.

Ещё утром я мыслила провести эту ночь уже дома, на лавке уочага в дружинной избе, и, когда наш корабль осторожно втянулся в пролив междуголыми гранитными островами, где свистел ветер и, леденея, плескалась вода, мнестало обидно чуть не до слёз.

Подумаешь, одна лодья прошла бы мимо не спрошенная, куда даоткуда. А что я вообще делаю здесь, на боевом корабле, среди тридцати свирепыхмужчин, ужаснулся кто-то другой, словно впервые глянувший со стороны. Моё местов тёплых стенах избяных, у печи… у люльки… за мужем…

Ребята приволокли облепленное сырым снегом бревно, живораскололи его, обнажая белое сухое нутро, огонь разгорелся, в котёл натаскаливоды. Всё как всегда. Скоро я зачерпнула варево длинной изогнутой ложкой:

– Отведай, вождь.

И он, как всегда, отведал и даже не посмотрел на меня. А чтоему на меня смотреть. Я готовила вкусно, кмети хвалили, но от него доброгослова мне не дождаться. Потом загасили огонь и натянули над палубой широкийкожаный полог, и мы с Блудом прижались друг к другу под одеялами.

Если бы мне снова проснуться и увидать Славомира, стоящегона коленях. Если бы. Каждый наживает воспоминания, от которых боль казнитсердце. Славный младшенький братец был бы у тех двоих, подраставших теперь вгородке…